X. Кое-что о проделках провинциальных актеров. — Н.К. Милославский, как анекдотист. — Антрепренер М-ий.

X. Кое-что о проделках провинциальных актеров. — Н.К. Милославский, как анекдотист. — Антрепренер М-ий.

 Провинциальные актеры великие мастера на всевозможного рода проделки. «В жизни» они на амплуа не делятся, — все они «безбожные» комики. Понятия о преклонности лет, а следовательно о степенности и серьезности, у них довольно-таки смутные: седые волосы не удерживают их от мальчишеских выходок. Куролесить, шалить, проказить, иногда даже злонамеренно, врожденная актерская страсть, слишком резко бросающаяся в глаза людям непричастным к театру. Кажется, нет такого города, в котором артистическая семья не оставила бы о себе несколько десятков анекдотов, преисполненных либо неодолимою глупостью, или неблаговидным остроумием. Из этих-то анекдотов и вытекает нелестное мнение и несимпатичное суждение публики о жрецах высокого искусства. Провинциальная публика так вооружена против актеров, что нигде, можно сказать положительно нигде, нет ровно никакого доверия к этим свободным художникам, долженствовавшим бы являться светлым лучом в полутемном царстве русских захолустий. Публика смотрит на актеров с двух точек зрения: с одной — как на уличных мальчишек, способных когда угодно накаверзничать без всякой надобности, с другой — как на жуликов, способных посягнуть на карман ближнего без зазрения совести. Последнее было бы обидно и несправедливо, если бы в свою семью господа артисты не принимали предосудительных личностей, пользующихся простотою закулисных отношений и пускающихся на слишком не красивые проделки под видом шалости, так свойственной игривой актерской натуре. А таких личностей в театральной сфере в данное время масса, от них настоящим актерам, кажется, уже никогда не отбиться. Что этих людей ведет на сцену? Разумеется, уж не любовь к искусству. Что же? — Странное общественное положение актера, постоянно бездельничающего, вечно балаганничающего, на которого все смотрят, хотя и не доверчиво, но за то уж чересчур снисходительно, («ну его, мол, к черту? Что с него взять? Связываться с ним не стоит, и так-то он Богом убитый человек»…)[5].

 Это не положительное положение (извиняюсь за невольный каламбур), как хотите, очень удобно для многих, занимающихся не совсем симпатичными делишками. Вот они и полезли на сцену. А как легко нынче, при поголовной бездарности и при невежественном отношении к искусству, сделаться актером! — Только имей некоторый запас нахальства! Решительно ничего нет легче нынешних условий актерства, потому что теперь на сцену принимается всякий, без разбора, и к нему не предъявляются никакие требования относительно его предварительной подготовки, а тем более — ума, образования, воспитания, происхождения и даже паспорта. На счет паспорта в провинции очень не строго: есть — хорошо, нет — тоже хорошо. Полицию обойти никогда не трудно, всегда ее сбить можно благодаря тому, что на афишах проставляются вымышленные фамилии. Этому у меня есть прекрасный пример: некая актриса в продолжение восьми лет путешествовала по России без всяких бумаг о личности, и муж ее, от которого она сбежала, все время не имея о ней никаких сведений, с похвальным усердием каждый праздник подавал в церковь записочку «за упокой ее души».

 Нехорошие личности появились за кулисами по вине самих актеров, никогда не умевших жить тесным кружком, в мире да согласии, а главное — не умевших быть людьми серьезными, заслуживающими уважения. Их, хотя и невинные, проделки старого времени привлекли внимание людей чрезвычайно неодобрительного свойства, позорящих и без того-то неважное актерское звание. Я крепко держусь того мнения, что все неурядицы, все пошлости жизни провинциальных лицедеев, образуются именно из того, что представители сцены слишком много фиглярничают и на подмостках, и в жизни, и не умеют поставить себя на тот благородно возвышенный базис, на котором бы им подобало стоять.

 О проделках современников я ничего не буду говорить, так как я от них отстал; вот уже скоро минет десять лет, как я покончил расчеты со сценой.

 Я приведу несколько анекдотических эпизодов из жизни Милославского, когда-то знаменитого актера и антрепренера на юге России. Он был типичный представитель доброго старого времени актерского житья-бытья. Его жизнь дала бы богатый материал для закулисного бытописателя. Я ограничусь не многими строками про него, так как объем моих воспоминаний не позволяет слишком распространяться об одной личности.

 Охарактеризовать Милославского можно не многими словами: он был актером на сцене и артистом в жизни. Благодаря уму и хитрости, все проделки его имели вид забавного случая и почти никогда не влекли за собою «серьезных» последствий. Все свои плутни он умел чрезвычайно ловко замаскировать в шалость и обращать ее в приятельскую шутку.

 Случай, о котором я хочу рассказать, имел место в Нижнем-Новгороде, лет тридцать пять тому назад.

 Накануне своего бенефиса, Николай Карлович был пасмурен и ажитирован, должно быть потому, что «в воздухе не пахло подарком». Это характерное выражение провинциальных бенефициантов имеет значение, так как подношения любимцам почти никогда не случаются сюрпризом и самому бенефицианту бывает известно о подарке чуть ли не первому. На этот раз, против чаяния, такового не предвиделось. В подобных случаях, крайне не учтивых со стороны публики, тщеславные любимцы обыкновенно легко выходят из «неприятного положения», выбрав из своего старья какие-нибудь драгоценности и торжественно поднеся их себе, как бы от почитателей таланта Это так часто практикуется на сцене, что даже вошло в обычай. Милославский же хотя и признавал это обыкновение, но не находил его для себя материально выгодным, почему и придумал такую тонкую комбинацию.

 Отправляется он к знакомому купцу, очень состоятельному коммерсанту, и заводит речь о завтрашнем своем бенефисе.

 — Не авантажный у меня завтра праздник будет…

 — Почему?

 — Придется на сухую играть…

 — То есть как это?

 — А так: никакой признательности от нижегородцев не будет…

 — А вы почем знаете?

 — Знать не знаю, а предчувствую…

 — А может и будет?!.

 — Нет, мое сердце никогда не ошибается, — глубоко вздохнув, сказал Милославский и прибавил, — разумеется, мне не подарок нужен, а внимание, поощрение, так сказать… И внимание-то не для меня лично, а для той толпы, которая явится завтра в театр, чтобы видела и понимала, как надо чествовать артиста… Хоть бы для шутки что-нибудь поднесли, я и за то был бы безгранично благодарен…

 — Как это для шутки?

 — Публично поднесли бы, а потом втихомолку назад отняли бы. Это очень часто проделывают…

 — Ну, уж назад за чем же… Я от себя что-нибудь подарю, пожалуй, только прошу не взыскать, так как подписку начинать поздно, а единолично прожертвовать могу не великую толику…

 — Ах, что вы! — приневолил себя Милославский сконфузиться. — Вы, чего доброго, еще думаете, что я напрашиваюсь на подарок! Не в нем дело! Для меня-то его хоть и не будь совсем, была бы только честь оказана. Поэтому, от подарка вашего я отказываюсь наотрез, а вашим очевидным расположением ко мне воспользуюсь безотлагательно.

 — Чем в силах быть полезным, к вашим услугам…

 — Окажите такого рода благодеяние, о котором я только что упоминал: поднесите мне что-нибудь для виду, с обязательным возвратом… Вот хоть часики свои — уложите в просторный футлярчик, да при всей честной компании и поднесите мне, а после спектакля зайдите ко мне в уборную и возьмите их с моею благодарностью. Для вас это, конечно, большого труда не составит, а для меня это будет необыкновенно важно, я, так сказать, тогда воспряну духом…

 Купец было замялся:

 — Часы-то золотые, пятисотрублевые, не равно как-либо брякнутся, да поломаются…

 Но Милославский самым убедительным образом доказал ему, что ничего подобного быть не может, что он примет всевозможные предосторожности и возвратит их ему в целости и невредимости.

 На другой день, согласно уговору, между третьим и четвертым действием состоялось подношение золотого хронометра растроганному бенефицианту. Публика сопровождала подношение неистовыми аплодисментами, а Николай Карлович, умиленный до слез энтузиазмом почитателей, крепко прижимал часы к сердцу и низко раскланивался, выражая этим беспредельную благодарность всем присутствующим за вещественное доказательство их симпатий к нему. Эта сцена, не входившая в программу спектакля, была так мастерски разыграна,, что произвела сильное впечатление и на публику, и на купца-мецената, и даже на самого Милославского…

 По окончании спектакля, пробирается на сцену купец и ищет виновника торжества.

 — Да их уж нет-с, — объявил ему театральный сторож, — они уехали…

 — Как уехал? Он хотел меня ждать в уборной…

 — Может запамятовали они об этом, но только уехали…

 На следующее утро невольный меценат едет на квартиру к Милославскому и укоризненно ему замечает:

 — Обещали меня подождать в уборной, а не подождали…

 — Голова разболелась от всех этих триумфов, — потянуло неодолимо к постели…

 — Не хорошо-с!.. А теперь я к вам за своими часиками, — позвольте их получить?

 — Часики? Какие часики?

 — Да мои-с…

 — Ваши? — удивленно протянул Николай Карлович. — У меня никаких ваших часиков нет.

 — Да полноте, что за шутки…

 — Это, кажется, вы изволите шутить, а не я…

 — Да вы это что же, смеяться надо мной вздумали, что ли?

 — С подобным вопросом я к вам хотел обратиться…

 — Ну, довольно баловаться, — переменил свой тон купец, — подавай мой хронометр…

 — Какой вам хронометр? — продолжал удивляться Милославский. — Вы попали ко мне просто по ошибке… Никакого вашего хронометра я не знаю…

 — Как не знаю? — уже серьезно накинулся на него коммерсант. — А вчера чьи часы тебе на сцену подали?

 — Не знаю чьи, но знаю от кого, — совершенно хладнокровно ответил Милославский.

 — Ну, от кого?

 — От публики.

 — Врешь! Это я тебе в шутку преподнес…

 — В шутку? Извините-с, такими вещами не шутят… А если вы мне не верите, что это подарок публики, расспросите капельмейстера, товарищей, антрепренера, — они все видели при каких обстоятельствах я получил эти часы…

 Так купец и не получил своего хронометра от находчивого Милославского.

 В том же Нижнем-Новгороде Николай Карлович «пошутил» со мной, когда я, будучи антрепренером Костромского театра, приехал в Нижний за актерами, долженствовавшими пополнить мою труппу.

 Нижегородским антрепренером в то время был заика Смольков, который не любил, чтобы ему задавали подряд несколько вопросов, он в них путался и ни на один впопад не мог ответить.

 С этим Смольковым я был знаком, почему без стеснения заходил в его театр во время репетиций и виделся с нужными мне лицами, между прочим с Милославским, Константином Федоровичем Бергом (впоследствии артист Московского Малого театра), Федором Алексеевичем Бурдиным (впоследствии артист Александринского театра) и др., поехавшими из Нижнего служить ко мне в Кострому. В первое свое посещение репетиции, я позвал будущих членов моей труппы в трактир напиться чаю.

 Проведя в трактире добрый час в мирной беседе, я подозвал слугу и, вручая ему трехрублевую бумажку, приказываю получить с меня, что следует. Слуга, к моему крайнему удивлению, от этого отказывается.

 — Уже заплачено, — сказал он и, указывая на Милославского, прибавил: — вот они отдали.

 — Николай Карлович, с какой же это стати! — заметил я ему с укоризной.

 — Ну, что за счеты между товарищами!

 — Однако, пригласил вас я — я и должен расплачиваться!

 — Все равно, в другой раз заплатите!

 На следующий день снова захожу на репетицию и снова увлекаю свою компанию в трактир на беседу. При расплате повторяется вчерашняя история.

 — Нет, уж сегодня очередь моя, — сказал я Милославскому и, обращаясь к слуге, приказал: — возврати назад Николаю Карловичу деньги и получи с меня…

 Слуга в нерешительности поглядывал на Милославского, а тот отрицательными знаками удержал его от поползновения исполнить мой настоятельный приказ.

 — Как вам угодно, Николай Карлович, — сказал я, — а это допустить не могу. Он должен получить с меня…

 — Не беспокойтесь, мы и на ваш счет еще успеем погулять…

 После продолжительных распрей, пришлось невольно уступить Милославскому, в чаянии отплатить ему тем же при следующей встрече. Я дал себе слово ни под каким предлогом в будущий раз ни на одну минуту не отпускать его от нашего стола, чтобы не было ему возможности снова учинить расплату, ставившую меня перед актерами положительно в неловкое положение.

 Являемся опять в трактир и, несмотря на мой строгий надзор за Милославским, в конце концов оказывается, что за все уже опять уплачено. Я уже стал сердиться и доказывать не в меру услужливому и любезному Николаю Карловичу, что подобная его предупредительность может серьезно рассорить нас, и если он сейчас же не возьмет из буфета обратно своих денег, то я принужден буду избегать его компании в таких потребительных местах.

 — Я за вами ухаживаю, как за будущим своим антрепренером, — шутливо ответил он, — а потому претендовать на меня вы не вправе за то, что я, может быть, и не умело, но искренно стараюсь проявить во всем мою к вам привязанность…

 — Счет дружбы не портит, — сказал я и снова примирился с проделкой Милославского.

 Накануне своего отъезда из Нижнего, я опять созвал приятелей в трактир, предупредив Милославского, чтобы он не наживал в моем лице себе врага…

 За чаем Николай Карлович обращается к актерам и говорит:

 — А как вы думаете, господа, нужно учинить проводы Николаю Ивановичу или нет!

 — Нужно! — ответили хором присутствующие.

 — Человек! Шампанского заморозить! — скомандовал он. — Да не закусить ли перед шампанским чем-нибудь лакомым? Как вы полагаете, господа?

 «Господа» охотно согласились закусить.

 — Человек! — снова воскликнул Милославский, — учини-ка нам уху из живых стерлядей, да непременно из живых… -

 После этого последовало еще несколько гастрономических заказов и когда все было уничтожено, Милославский потребовал подать счет, который достигал пятидесятирублевой цифры. Наскоро пробежав его, Николай Карлович вручил мне этот Трактирный документ и с свойственной ему улыбочкой сказал:

 — Вот теперь можете заплатить!

 Тут только я сообразил к чему клонились его предварительные полтинничные расходы. Разумеется, мне более ничего не оставалось делать, как погасить этот счет и намотать на ус вообще «шутливую» натуру Милославского.

 От Милославского перехожу к более современному факту, изображающему уловки нынешних антрепренеров.

 Одно время было обращено строгое внимание власть имущих да антрепренеров, в виду их частых прогаров, от которых терпели исключительно одни бедняки актеры. Стали требовать от них залог в размере пяти тысяч рублей. Требование это имело положительную силу закона: никто не имел права взять на себя антрепризу без представления губернатору означенной суммы.

 Антрепренеры пригорюнились было, но не на долго. Скоро они изобрели средство обходить это требование. Они стали набирать не «труппу», а «товарищества», т.е. будто бы актеры берут театр на собственный риск. Подобным «товариществам» разрешено было брать на себя театры без всяких залогов.

 Это было уже положительным злом, так как антрепренеры не стали заключать с актерами ни контрактов, ни условий. Поэтому, актер всегда рисковал, даже при хороших делах, не получить ни копейки, при малейшем столкновении с патроном. Стали возрождаться рабы и владыки. Жаловаться властям не представлялось возможности, потому что актер сам принимал участие в антрепренерском мошенничестве, выражавшемся в обходе установленного правила обеспечения известной суммой…

 Один из «находчивых» (в театральном мирке, кажется, непереводящихся) антрепренеров, некто М-ский, набрав инкогнито труппу, держал в N-е театр. На афишах его крупным шрифтом печаталось: «товариществом провинциальных артистов будет исполнено то-то…» и т.д.

 Однажды, один из обывателей N-а, не посвященных в мудрую механику закулисных дел и делишек, спросил антрепренера:

 — Почему вы печатаете на афишах «товарищество», ведь у вас антреприза?

 — Да, но ведь актеры-то между собою товарищи?

 — Товарищи…

 — Ну, так чего ж вам еще надо?!